Сестра

Я долго не решалась оформить  это всё как цикл, потому что он просил не афишировать нашу дружбу, чтобы меня здесь не затоптали. Но я больше не хочу мимикрировать ни под что и ни под кого. Я ощущаю наши родины сестрами. Я ощущаю наши души товарищами. Вопреки всему. Благодаря всему. Я ощущаю, что это огромное счастье: человек, который в 2014-м году теоретически мог меня убить, сегодня, холодным и дождливым вечером, посреди любимого Города, на миг показавшегося Чёрным Псом, берет трубку и говорит спокойно: «Женя, это Медведь. Я иду по набережной. Откуда тебя забрать?» «Медведь» - это мой личный его позывной. У него на самом деле есть другой, – скандинавский какой-то, но я больше не воспринимаю никаких настоящих позывных. Медведь для меня – уже собирательный образ. Того, кто приходит тебя убить и спасти, потому что он тебе не обязан ничем. И в этом есть Бог. Присутствие Бога там, где люди пытались Его убить.  Хотела еще добавить, что всё описанное ниже – антипод к печально известному стихотворению «Никогда мы не будем братьями», но я не могу обсуждать текст с глагольными рифмами.

Михаилу Владимирскому и Украине - тире - России как я люблю это тире

Пролог

Я праздную тризну, мешая с молитвами маты.
Как чёрная слива, безмолвием зреет округа.
Сегодня они полюбовно убили друг друга –

Два брата.

Я помню немного: как первому шила тужурку,
Как ткала второму кристальные чистые строки.
Славянская осень, не стой у меня на пороге:

Тут жутко.

И ночь мельтешит, заикается, кается зябким
Кислотным дождём, талой водкой, столовским компотом.
И падают листья калин и берёз на капоты

Хозяев.

Наутро я снова останусь и снова уеду,
Рывком застегнув штормовик на последние буквы...
А некий придурок напишет на стенке фейсбука:

«Победа!». 

1. Академия 

В беседке – шум. 
Студентки круглолицые 
Нахально курят, лекции поправ. 
Кусты сирени хлопают ресницами, 
Кокетливо цепляясь за рукав. 

На небе – гладь. 
На лобиках – ни облачка: 
Святая правда детского вранья. 
Глазные капли льёт Кроту Дюймовочка 
В разверстые воронки бытия. 

В земле – князья. 
Их верованья строгие, 
С язычеством смешав Христов закон, 
Зовут ребят играть в археологию, 
Пока не оборвался ход времён. 

В беседе – тишь. 
Слова – пустое варево. 
Искусство пауз – в мошке на руке… 
Вот так сидеть – и молча разговаривать 
У смерти 
На коротком 
Поводке. 
 

2. Нестихи

Такая херня, бро. Такая херня, бро.

Сцепившись зрачками через людской лишай,

Мы буравим друг друга,

И взгляд наш, - как взрыв в метро.

Слова наступают после. Они мешают.

Слова дребезжат, крошатся,

Трутся боками падежными:

Изящных аллитераций вязкое болеро.

Но люди пришли на вечер. Людям нужна надежда.

Такая херня, бро. Такая херня, бро.

Слава Богу, курительный перерыв.

Будто от пуль, уклоняйся от фотографий.

Постой со мной рядом, бро, пока время идёт под слив:

Два государства – против двух метров гравия.

После концерта пишет сестра.

Снайпер. Крутая бровь.

Вчера вы убили друг друга на огороде снохи.

Такая херня, бро. Такая херня, бро...

А люди читают мои стихи.

3. Чай

Из тамбура - сквозняк. Фантазии о пунше. 
Легчает голова, кочуя по мирам.
Отечество саднит миндалиной опухшей.
Конспектом в рюкзаке пылится Померанц.

Хотите, я скажу, что мы не виноваты,
И выпущу на свет рифмованных собак?
Мы – нация любви:
Кондитерская вата,
Кровавые комки у Бога на губах.

Меня пытались гнуть двуликостью доноса,
Протянутостью рук - для ловкого толчка.
Развеяны, как прах, оранжевые косы:
У юности моей острижена башка.

У старости моей ещё не высох пряник.
Победа над кнутом – всё те же плен и тлен.
Из тамбура – сквозняк, но ржавый подстаканник
Плюётся кипятком на ветер перемен.

4. Александрия

Поэзия - мать и мачеха, себя победивший знак:
Божественная посредница для ткущих земную нить.
И я обращаюсь заново к тебе напрямую, враг.
Убей алфавит, прости меня. Позволь мне тебя простить.

А небо - ещё начальное, как шмат бересты на свет:
Заоблачная грамматика, наивный ребячий движ.
И я составляю заново падежные формы лет,
Когда мой язык в зародыше высвистывал твой камыш.

Когда напевал вполголоса для девочки сущий вздор,
Когда забегала за угол - котлету отдать котам.
И я обнимаю заново неспущенный твой курсор,
Поскольку прикосновение курок приготовил нам.

Играю девайсом Пушкина, тачпад одолев пером.
Спешу выводить согласные по гласным отбитых рук.
А небо - уже последнее, и нет на нём снайперов...
И я обращаюсь заново к тебе напрямую, друг.

5. Элегия

По осени стареют фонари,
Бранясь на "Свет мой, зеркальце" в озёрах.
Желтеет в спину наскоро вонзённый
Невинный нож. Belavia парит

Во глубине ничейных Андромед
Лазурным белорусским василёчком.
Картавя слоган, дремлет старый лётчик.
Шахид, проснувшись, крестится на свет.

Пустой карман от судорог свело.
Очнулась мелочь - сдаться на "Куяльник".
Как больно побеждает расстоянья
Бабло, не побеждающее зло.

Сопливым небом тычется в плечо
Поэзия в терпении воловьем,
С раскосой рыжей девочкой, Любовью,
Не встретившись совсем, уже, ещё...

Напрашиваясь, слово "никогда"
Болванит текст кичёвою ужимкой.
Во глубине - сибирская руда
И сердце. 
Минеральное. 
Прожилок.

6. Судьбы 

И вот она, желанная свобода: 
Стальной гитары бешеные нервы, 
Сорбонна шестьдесят восьмого года, 
Парнишка русский в девяносто первом. 

И вот она, проклятая расплата: 
Кишки, и цинк, и курево в кармане. 
И комната. И лунная соната. 
И брат мой враг, который не обманет. 

И вот она, Отчизна. Мятый паспорт. 
Ручная кладь и рейсы с пересадкой. 
И скомканный донос, и жалкий пасквиль, 
И Башлачёв, поющийся украдкой. 

И вот она, любовь. И нет ей равных. 
И кажется уже, что души – ближе. 
Заламываю руки Ярославны 
И попадаю в слизь стекольной жижи. 

И вот оно, окно. Одно на всех нас. 
Давайте обменяем наших пленных, 
Бессмысленная пафосная секта
Наивных устроителей Вселенной. 

И вот она, последняя слободка: 
К утру крепчает сырость ржавых станций. 
И ты опять не наливаешь водку, 
Не пишешь писем, не велишь остаться. 

Не ведаешь, куда поставить точку, 
Одним патроном прекратив запарку. 
И вот она, с косой и голубочком – 
Красивая, как школьница за партой. 

И вот оно, рождение по новой: 
Записки в стол, свиданий ахинея... 
И ты опять не скажешь мне ни слова, 
И я пойму. Куда уж тут яснее? 
 

7. Второе рождение 

Содрав метафор путаный моток, 
Котёнок звука ластится к ладоням. 
И лёгок слог, 
Как пламенный мотор, 
Как след когтей на морде лабрадора. 

Укрывшись под трусливым: «Я шучу», - 
Текут стихи сквозь ранки и подрамки. 
И лёгок слог, 
Как маленький Шевчук, 
Когда пешком под стол ходил на танке. 

Любовь саднит нежнее, чем беда, 
Банальнее, чем фото в инстаграме. 
И лёгок слог, 
Как вещая гряда 
Балтийских сосен с гнутыми хребтами. 

Нескучный сад: старинная краса. 
Чужой смартфон с заставкой из петуний. 
И лёгок слог, 
Как жалкая попса 
О Ларочке на лавочке с Патулей. 

Я помню их: святые лики сёл 
Над чёрной бойней Запада с Востоком. 
И лёгок слог, 
Как писанное в стол, 
Непойманное таинство восторга. 

Не взят блокпост. Не установлен флаг. 
И больно так, что хочется смеяться. 
И лёгок слог,
Как поздний Пастернак: 
Смертельная божественная ясность. 
 

8. Дитя революции

Забившись в парку, озверев от рэпа,
Студентом без диплома и жилья,
Я продираюсь сквозь твоё отребье,
Карательная Родина моя.

Сквозь честный русский спирт,
Заморский пафос,
Сквозь дядечек, упавших мордой в Лувр,
На всякий случай лермонтовский парус
В газетку из-под рыбы завернув.

Старушечьей культёю пахнет обувь. 
Игрушечной свободой дышит блог.
Ночами мне всё чаще снится обыск:
Искали Бога в письмах между строк.

Растяжкой трассы больно длятся сосны:
Им финская граница - визави. 
В глубины личной Вологды я сослан
Бердяевским архангелом любви.

Попытка бунта, банта и лицея -
Вчерашний сон, младенческая грязь... 

Монарший мальчик, сняв меня с прицела,
В острог мне носит курево, смеясь.

28 сентября 2017 г.

9. Озеро

Земля друидов, где никто не селится,
Где воздух тих, 
Где шёпотом: "Пить будем?," - 
Глядит озёрным оком цвета селезня
На теток с целлофаном и питбулем. 

На пьющих с прошлой пятницы электриков,
На вязь корней, застывших в рукопашной,
На нашу предпоследнюю элегию
(Поскольку о последней думать страшно).

На жухлую листву, на трупик Родины,
На ролики, на лучики в аорте,
На друга детства из глубин андроида,
Который получает новый орден.

На это всё, что не имеет имени,
На деву леса, спящую в амбаре...
Прибавленное всё-таки отнимется,
Но отнятого больше не убавить.

10. Свобода

Такая любовь, что вряд ли уже ничья спасёт.
Такая тоска, что соль по углам намолена.
Иду, озираясь, внутренним вашим Чьяпасом,
Охрипшим волчонком в штормовике на молнии.

Избушкой на трёх культяпках, китом без невода,
Прапамятью, что заложена в код молекулы.
Такая любовь, что деть меня больше некуда:
Стране, где убили Бога, земля – молебнами.

И больно, и страшно - с чёртом делиться пайкою:
Историей, верой, правдой, ребячьим плечиком.
Я - плоть вашей плоти, кровь вашей крови, паинька,
А то, что стихи из вены, - так это лечится.

В конце-то концов, что читано, то и вытерто.
Шпиль Лавры уходит в небо высоким дайвингом.
Иду, озираясь, внутренним вашим Питером:
Такая любовь, как будто Христос Рождается...

10. Ближний

Вот такое хулиганское счастье:
Мамка-воля без восстаний и драк.
Я не знаю, как к тебе достучаться,
Друг мой грохот, друг мой гроб, 
Друг мой враг.

Утрамбованы взаимным демаршем
Наши пули в капитальной горсти.
Я не знаю, как тебя одомашнить,
Друг мой ветер, друг мой лес,
Друг мой стих.

Что ещё тебе о смерти поведать,
Если ты о ней так много молчишь?
Говорю с тобою рифмой по венам,
Друг мой песня, друг мой стон,
Друг мой тишь.

Киммерийцы, печенеги, хазары -
Все позарятся на наш каравай:
Ведь родимся мы с тобой только завтра,
Друг мой память, друг мой ад,
Друг мой рай.

11. Праздник

Ты выходишь из Лавры, в лекцию слив слова.
Догрызаешь вкусняшки, скрытые в рукавах.
Устилая твой шаг, пружинит листва-трава.
Смотришь в небо. Оно - яснее, чем дважды два.
Казинаками пахнет жёлтая Покрова.

Ты выходишь из Лавры. Куришь по две-по три.
Бог смеётся: "Болван, о чём с тобой говорить?
Ты скулишь Ему: "Батя, пачечка - от зари
До зари, а потом я брошу, давай пари?"
Во сыром молоке барочный ковчег парит.

Ты выходишь из Лавры. Смотришь на мир вокруг,
Затолкав под пальто предательский громкий стук.
Ты спокоен. Ты - просто статуя. Ты без рук.
Твое сердце давно не помнит, кто враг, кто друг.
Ты проходишь сквозь группы в хаки. 
Твой шаг упруг.

12. Лыбедь

Вселенский голод. 
Дождь за ворот.
Томит и навевает сон
Крестом раскинувшийся город
Вороньих четырёх сторон.

Мой город... 
Улица-колдунья.
Плеск жалоб. Жёлоб. Гулкий свод.
И крыш нечёсаных колтун, и
Сецессии громоздкий взлёт.

Родной мой... 
Пряность, прелость, прелесть.
Багрянца рвущиеся швы.
Попытка осени как ересь.
Листва, идущая "на вы".

Торжок, где князь кутит со смердом.
Ларёчный рай. Районный загс.
Две речки - юности и смерти -
У пьяной девочки в глазах.
 

13. Останусь

Останусь тем, что сбудется потом,
На глыбах стран - штрих-кодом неказистым.
В карманчике влюблённой гимназистки
Останусь потным скомканным листом.

Останусь тем, что вымерло как вид,
Едва взлетев, и возродится вряд ли.
Несломанным крылом Кецалькоатля
Останусь под стопами пирамид.

Останусь вшитым, как стальная нить
В кружащееся кружево абсурда.
В грамматике людей искусство - суржик:
Останусь тем, чего нельзя простить.

Нельзя закрыть в подсобке на засов.
На снежном покрывале - школьным мелом,
Никак не обозначенным пробелом
В роении тяжёлых липких слов.

Мне завещать вам нечего, увы.
На плейере Шевчук - и тот неполный.
Я вас любил. Я ничего не помню: 
Ни славы, ни опалы, ни молвы.

Ни музыки, ни рифм. Апартеид
Небесных сфер не глушит перепонок.
Останусь тем, что завтра ваш ребёнок
От ваших глаз под партой утаит.
 

13. Достоевская

Ноябрь, устав со стёкол скапывать,
Играет в листья с рыжей бестией.
Меняясь, как крестами, скайпами,
На пальцах говорят созвездия.

На лужах не твердеет лёд пока.
Торчит вороны голый памятник.
Влюблённые лежат селёдками
В уютных саркофагах спаленок.

По кухням продолжают сало есть
И на порог соседу сор нести.
Влечётся время вслед за самостью
Сквозь гулкое пространство совести.

Барочный сплин вздыхает выспренно
О том, что смерть бывает стильною...
Дурак летит лицом на выстрелы,
Ножи в спине представив крыльями.

14. Вертинский

Что не стало Вальхаллою, будет Ладою.
Над каналами рдеет листва патлатая.
Мы идём по Неве. 
Мы почти подлатаны.
Нам внушил гуманизм экстремист из латекса.
Наши пальцы, голубушка, пахнут ладаном.

Как солдатский сухарь, разломали поровну
Бесноватую землю над чёрной прорубью.
Из барочных глазниц вытекают вороны
И чернильным портвейном плывут по городу.
Наши пальцы, голубушка, пахнут порохом.

Наигрались, намучались, набесилися:
Позвоночник ломается от бессилия.
Разодрали ножом одеяло синее,
Разобрали на башенки храм Василия.
Наши пальцы, голубушка, пахнут силосом.

Эти запахи... Кухни, сортиры, ландыши.
Нафталин из парадной. 
Кольцо из платины.
Ни черта не сбывается. Бог - расплатою.
Одноногие ходят дружить палатами.
Наши пальцы, голубушка, пахнут ладаном.

15. Грозовой перевал

Между землёю Инкери да Ирины,
Каких только звёзд на плечи нам не дарили.
Говорили: "Прими, как Господний дар,
А не примешь - тебе звезда".

Смерть на погонах - в любом из случаев.
Это не бой, браток, это просто случка. 
Кухонный спор ушлёпков, ребячья ссора:
Землю - крестьянам, заводы - рабочим,
Доходы - Соросу.

В общем, они это знали в самом начале.
А мы - преступники, мы убийцы:
Мы друг в друге души не чаяли.
Журналистка Шарлотта писала о перевале,
За которым мы убивали.

Она топала ножкой, созывала вселенский саммит.
Вывод: "Они убили друг друга сами".
Когда от любви к тебе выть бы в лесу и выть бы,
Я посылаю нахер любой их вывод.

Наши трупы теперь перебрасывают в пинг-понге.
Господь закрывает рваные перепонки.
Брат, воскресни и встань, 
Гульнём по Неве по Ворскле!
Наше небо - пустое. Мы пережили звёзды.

16. Серёга

Гляди-ка, спирт меня не торкнул.
Сваргань мне чай, как дёготь, чёрный.
Я застрелю их под Егорку,
Я застрелюсь под Башлачёва.

Прошли суму, тюрьму, окопы,
Догматы, маты, перемены:
Нас победили остолопы,
Нас победили бизнесмены.

Детей войны. Героев Трои. 
Живую плоть глобальных топок.
"Мы наш, мы новый банк построим" -
Сказал нам выспренный ушлёпок.

Осталось что? Полынь и ругань.
СашБаш и Летов. С лёгким паром.
Когда стреляли мы в друг друга, 
Стрелялись мы с тобой на пару.

Двойные суициды шествий
Пешком: от бытности до быта.
Молчит во гробе Чернышевский...

І я не знаю, що робити.
 

17. Потерянное поколение 

Начинались, как дети. Взрослели, как демократы. 
Умирали, как консерваторы. 
Мечтали улучшить землю: от полюса до экватора. 
Верили в Бога, в своих несчастных, в то, что пройдёт само. 
Земля противилась, извергая то материнство, а то дерьмо. 

Молчали, когда поучали: "Гоша, иди воруй". 
И пока одноклассники пёрлись от Анжелики Варум 
И жевали в макдаках хлебцы с котлетами, - 
Мы давились Егором Летовым. 

И даже потом, когда разбросало по городам, 
По окопам и баррикадам, по прокуренным поездам, 
По таким местам, о которых... да, ну вас к ляду! 
Рассказывать - лить помои на вентилятор. 

Даже потом, невзирая на кровь и флаги, 
Мы искали друг друга по впадинам на бумаге, 
А когда находили, никто не прощал нам этого: 
Так работала школа Егора Летова. 

Рождались, как будды. Взрослели, как "пидорасы". 
Умирали, как серафимы. 
Верили сказкам графа на дне графина. 
Искали Бога, одолевали моря и горы. 

А Бог был внутри, и Он говорил с Егором. 
 

Эпилог

Прорвавшись через обе клетки 
Слепым болезным существом, 
Я всё-таки приду к беседке, 
И там не будет – Никого. 

Увязнет Родина в акцизах, 
Пометит бархат кот в мешке. 
И станет призрак классицизма 
Витать меж мною – и Никем. 

Завод признается, что сломан. 
От майки оторвётся страз. 
Никто – не скажет мне ни слова, 
И ляжет карта вместо фраз. 

Помёт синиц на постаменте 
Вскипит плевками по воде, 
И мы услышим после смерти 
Безмолвность в тёплом животе. 

И новорожденное лето, 
Узрит, как ласточкой в пике 

Рубцуется Егорка Летов 
У Монферрана на виске. 
 

Евгения Бильченко